Читать книгу "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для детдомовских подростков по случаю какого-то праздника, забили свинью. Наелись они «от пуза», а в углу юрты еще осталась свиная голова. После такого сытного ужина подъем на работу проспали, и утром к ним зашел бригадир, чтобы разбудить. Входит в юрту, а на него из угла в полутьме юрты смотрит свиная голова. Он закрыл лицо руками и с возгласом: «Чушка!» выскочил от них.
На фронте Василия основательно изранило. Впалая грудь, без части ребер, изувеченная рука и один глаз. Это был человек высочайших моральных качеств. Честность, правдивость и откровенное признание того, что такое хорошо и что такое плохо.
Народу в общежитии стало много. Жизнь в общежитии изменилась принципиально. Прилично кормили в столовой, но и сами, конечно, варили. Был свет. Часто были танцы, а, следовательно, и посторонние. У кого-то был аккордеон, и я любил издавать на нем басовые звуки, напоминающие орган. Среди новых учащихся был моряк, который плакал, когда я на гитаре, прижав ее к столу, играл «Гибель Титаника», а кто-либо шевелил гриф и звук был, как у «Гавайской». Таланта игры на гитаре у меня нет, я просто заучил с помощью друзей несколько пьесок.
Часто были танцы и в техникуме. Однажды, когда я поздно шел с техникумовских танцев, в темном переулке недалеко от общежития меня останавливают, хватая за руки, двое парней, срывают с головы американский кожаный летный шлем, который папа привез в Сибирь, и, тыкая в руку ножом, приказывают: «Молчи» и, видно, сами не знают, что дальше делать, а я говорю: «Да вы что, я же свой из общежития», т. е. голь перекатная – шантрапа.
– Божись! – я матерюсь, одновременно, взяв ноготь большого пальца в зубы, выдергиваю его из зубов в сторону и промахиваю в обратном направлении им по горлу.
Клятва принимается, и шлем возвращается.
Матерились мы виртуозно, демонстрируя удаль, но никогда не матерились при наших или при незнакомых девушках, при женщинах и в общественных местах.
Первые месяцы после войны – наступило чувство раскованности: «Свобода!». Хулиганство и озорство за гранью закона разгулялись, сорвиголовы почувствовали облегчение – не пригибала голову война. Осмелел и бандитизм.
Фронтовик Василий под мышкой носил шило, на случай, если нападут, чтобы было чем защищаться. Я, конечно, ничего не носил – я в принципе не мог ударить человека, я этого боялся.
Много позже, мне сослуживец – Виктор Резник рассказывал, что после освобождения Харькова для борьбы с бандитизмом на ночные улицы вышли вооруженные комсомольцы под руку с девушкой и пристрелили нескольких бандитов на месте. Город моментально освободился от этой чумы.
Я не помню в Грозном разгула бандитизма, но ведь Василий не зря ходил с шилом. Впрочем, почему «не помню», а когда с Костей сидели в КПЗ? Но это был не бандитизм, а воровство, в том числе и квартирное и уличное, но уличное это и есть бандитизм, но все равно, осадка бандитизма не осталось.
Общежитие, где сконцентрирована молодежь, всегда притягивает, но, в какой-то степени, избирательно. Посторонние в нашем общежитии отличались от «гостей» в общежитии института. В нашем общежитии постоянно околачивались от нечего делать еще не взрослые парни, но уже и не подростки – ребята на год-два моложе меня. Учеба для них была обязанностью, от которой они всеми силами старались избавиться. Меня они, вероятно, удивляясь постоянным пятеркам, как-то выделяли. Уважали. Надо сказать, и я к ним относился с уважением за недоступную мне их способность поступать необдуманно – смело. Жильцы общежития знали о нашей взаимной симпатии. Был случай, когда после одного из визитов, у жильца нашего барака пропала рубашка, так он пришел жаловаться ко мне.
Я пошел домой к парню, который бывал в нашем общежитии и в какой-то степени был из зачинщиков всяких ситуаций. Был он и накануне. Юрка жил в частном домике недалеко от нас. Такими домиками были застроены кварталы рядом с общежитием. Зашел я к нему, а он еще в постели, видно в полудреме, мой приход вывел его из полудрема – я его разбудил, и говорю: «Слушай, нехорошо – надо отдать рубашку». Он лежа обвел глазами комнату: «Да, вон она на стуле, отнеси, хрен с ним». Это было или поздней осенью, или ранней весной, а позже, уже летом по пути в техникум вижу проезжающий по улице грузовик, в котором сидят на полу кузова спиной к кабине заключенные, а у кабины, прислонившись к ней спиной, стоят и смотрят в спины заключенным два конвоира с оружием. Вдруг с машины раздается: «Эдька!». Я невольно дернулся вслед машине, глянул, а там этот Юрка сидит. Он шел к этому и своего добился. Мы успели на прощание приветливо помахать друг другу руками, и его повезли перевоспитываться трудом на какой-нибудь стройке лагеря ГУЛАГа.
В контакт, как сейчас принято говорить, с силовыми структурами я оказался вовлеченным с другой стороны. Так сказать, по другую сторону баррикады.
Я сексот.
Секрет атомной бомбы
Это было после того, как я стал комсомольцем и довольно активным. Я был в каком-то комитете общежития, помню, в частности, что ходил по организациям и добивался, чтобы в общежитии провели радио. И провели – общественная работа воспитывала в молодежи такие полезные качества, как активность, настойчивость, ответственность и чувство коллектива. Так вот, как-то заводит меня к себе в кабинет начальник спецотдела и говорит, вроде бы спрашивая меня, согласен ли я с ним, в том, что я, как комсомолец, должен стоят на страже советского строя. Что тут возразишь? Конечно, это самый прогрессивный строй, потому что он за рабочих и крестьян – в этом я был убежден.
А если так, то мне надо смотреть в оба, и, если я увижу или услышу, что кто-то выступает против советской власти, то я обязуюсь прийти к нему и об этом рассказать.
В этот день я первый раз не в виде баловства, а по внутреннему состоянию на выходе из техникума купил сигарету и закурил, и с этого дня, можно сказать, стал курить. Я вышел от него обалдевшим, разбитым, придавленным. Его доводы были безупречны – «если увижу или услышу!», если передо мной враг. Он специально предупредил, чтобы я сам таких разговоров не заводил, как я сейчас понимаю, не провоцировал, только пассивное наблюдение. Вроде бы все правильно, и всё же, нехорошо я себя почувствовал, потому что окружавшие меня ребята и девчата были свои.
К счастью этот работник спецотдела оказался порядочным человеком. Через некоторое время зазывает он меня к себе и на повышенных тонах вопрошает, не жду ли я когда там, на кран, под которым мы умывались, залезут и начнут призывать к свержению советской власти? И предлагает описать настроение в коллективе.
Уж который раз я начинаю абзац с восклицания: Ооо…. Я пришел в общежитие и сел за стол. Я был решителен, я расписал, как в колхозах у колхозников все отбирают, как на трудодни ничего не дают. Я был еще под впечатлением сибирской деревни, а по рассказам своих товарищей я знал, что и в донских, и в кубанских колхозах тоже отбирают у колхозников и мясо, и молоко, да и деньги еще требуют. Я писал, что так жить невозможно, что надо давать крестьянам на трудодни хлеб и т. д. и т. п. – на нескольких страницах я учил партию и правительство, как себя вести.
Революционные страсти тогда бушевали как раз во мне. Я помнил, как в Беловодовке, куда мы были эвакуированы из Ленинграда, у фронтовой вдовы отбирали корову, и она с топором в руках защищает свою жизнь.
Громадное впечатление на меня произвел в то время фильм «Петербургские ночи». В этом фильме хозяин, понимая, сколь талантлив его крепостной скрипач, отпускает его в столицу. В столице крепостной играет драматические мелодии, которым аплодирует галерка, а партеру нравится веселая музыка, с которой выступает, становясь на цыпочки, артист, любезно улыбающийся публике. Талантливый крепостной сникает. Никаких приключений, только печальное жизнеописание. Таких фильмов требовала тогда моя душа, потрясенная тяготами
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги ««Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий», после закрытия браузера.